Арвиль даже не пытался меня догнать.
Не смотря на ранний час, город кипел. Фатийцы высыпали на улицы, куда-то спешили, собирались маленькими группками церемонно кланялись, а потом что-то громко обсуждали при этом, яростно жестикулируя руками. Я, вообще, заметила, что данийцы – народ шумный, веселый и доброжелательный, говор такой быстрый, что приходилось внимательно прислушиваться, чтобы понять, о чем толкует собеседник.
Я тихо ехала по маленьким извилистым улочкам, уставший вспотевший конь лоснился, бока блестели на солнце. Я, наверное, выглядела, как настоящая ведьма: в подвернутых до колен портах, ноги в речном песке, рубашка, все еще влажная, прилипала к телу, волосы высохли на ветру и теперь завивались в тонкие спутанные спиральки. Мне было весело и беззаботно, я смотрела на празднично одетых людей с радостной бесшабашностью.
Главная площадь перед Домом Властителей больше походила на огромный муравейник. Здесь собралась огромная толпа, а в центре, над морем голов, вырастал прекрасный яркий цветок – шатер. На забор Дома Властителей, воспользовавшись отсутствием стража, забрались мальчишки, пытаясь разглядеть сцену под шатром.
–Что случилось? – крикнула я им.
–Сегодня конкурс, – неохотно отозвался один, не глядя на меня.
–Какой еще конкурс?
–Рассказчиков, – мальчишка впился любопытным взглядом в фигуру в черном одеянии появившуюся на подмостках.
«Ну, конечно, Марлен говорил нам, что спешит на конкурс в Фатию!» – вспомнила я. Значит, он должен быть где-то здесь, он бы точно успел на долгожданное событие, возможно поэт знает, куда запропастился гном. Я выехала на рыночную площадь, где, судя по объявлению, происходила запись участников. Мелкие торговцы, не желающие терять выгодный для заработка день, разложили свои товары. Маленькие лоточки пестрели, украшенные для праздника яркими лентами. В лавке цветочника толпился народ, охапками закупающий розочки для торжественного вручения оных понравившимся сказателям.
На заборе висело огромное изображение четырех страшных рож, я с трудом узнала в них любимцев публики «Веселых баянов», вечером после конкурса на площадке большого шатра должно было пройти первое грандиозное выступление. Я еще с минуту полюбовалась на перекошенные лица с глазами навыкате, и почувствовала болезненный укол ностальгии и грусть о Марфе и неугомонной Динарке. Интересно, как они там?
До меня донеслось сдавленное хихиканье, я повернула голову – в сторонке, рядом с прилавком с бусами и серьгами, стояли две девушки. Высокие, с длинными черными волосами, распущенными по хрупким плечам. Они смотрели на меня с веселой улыбкой, скорее всего, обсуждая мой несуразный вид и веселясь от всей души. Я фыркнула и, задрав нос, проехала мимо них.
–Скажите, – услышала я звонкий голосок и удивленно обернулась, придержав коня, – а это жеребец не из властительских конюшен?
«Какие наблюдательные! – хмыкнула про себя я. – Сумели-таки разглядеть клеймо!»
Я коротко кивнула и заметила, как у хохотушек округлились глаза.
–Скажу вам по секрету, – я даже немного перегнулась в седле, чтобы мои слова услышала не вся площадь, – Властитель очень любит ранним утром по берегу реки ездить, за городом, на песчаном пляже.
Для девушек мои слова оказались откровением, они, как по взмаху волшебной палочки, покраснели, а глаза их заблестели с новой силой. «Ну, все Фатиа, – ухмыльнулась я про себя, – конец твои тихим одиноким прогулкам! Теперь за тобой будет носиться табун лошадей с красавицами верхом».
Как раз в это время на рыночную площадь въехал тот, кого я так долго дожидалась. Пантелей держался в седле неестественно прямо, его необычные, почти прозрачные глаза по ястребиному осматривали толпу, а покрасневшее от загара лицо выражало бесконечную муку. Я радостно улыбнулась и повернула к нему, но Пан не замечал меня и целенаправленно двигался через толпу к синему шатру с табличкой «на запись». Сначала я не поняла, что произошло, но когда он повернул коня, то я, к собственному изумлению, увидела нежно прислоняющегося к его спине Марлена. Поэт, измученный долгой поездкой, в пыльной робе, осторожно обнимал гнома за пояс и тихо дремал, счастливо улыбаясь, как ребенок.
Я едва не расхохоталась в голос и с трудом выдавила из себя:
–Пан! – гном не слышал, он продолжал сосредоточенно ехать к шатру для записей участников. – Па-ан! – уже заорала я.
Толстая старуха в черном скорбном одеянии подскочила на месте, затрясла в воздухе кулаком и что-то затараторила на данийском. Я ей примирительно улыбнулась и пожала плечами, мол, «говори, не говори, все равно, моя твоя не понимать».
–Гном! – уже заголосила я на всю мощь своих легких. Пантелей резко повернул голову, Марлен сзади дернулся, открыл глаза и, едва не упав, посильнее прижался к Пану.
Пантелей, наконец-то, меня заметил, его лицо просто расцвело радостью, а в глазах появилась надежда на избавление от назойливого пассажира.
–Аська! – мы встретились. – Как я рад тебя видеть! Ты так загорела, похорошела!
–Да, ладно тебе, – махнула я рукой, – ты, где так задержался, мы тебя ждали еще на прошлой неделе.
–Да, я с ним, – гном качнул головой, имея в виду поэта. Он толкнул Марлена в бок, тот окончательно очнулся и спрыгнул на землю:
–Мы приехали! – радостно воскликнул он, широко зевая. – О, моя королева, – он развел руки, глядя на меня, – ты стала прекрасна, как ясное солнце, теперь я тебя не отдам никому, но жаль, у меня за душой нет червонца, и я тебя возвращаю ему!
–Кому? – удивилась я.